Кучум, которого мы потеряли
Повествователь, рассказывая историю последнего сибирского царя Кучума, безобразно скомкал финал этой выдающейся трагедии: уморил, дескать, покорителя Сибири Ермака да и отбыл к ногайцам, где и был убит. В то время, как между двумя этими, безусловно, яркими эпизодами кучумовой биографии имело место, как минимум, одно не менее драматическое событие, развернувшееся неподалеку от тех мест, где века спустя возникла столица Казахстана — Астана.
Надо сказать, что образ хана Кучума изрядно закошмарен российскими, а затем и советскими историками. Словно вторя народным былинам и казачьим песням, исследователи раз за разом создавали образ коварного, кровожадного правителя. Хотя Кучум был не коварнее любого другого своего коллеги тех лет. А уж по части кровожадности его и вовсе далеко обставили жившие тогда европейские монархи, уничтожавшие собственных соотечественников планомерно и партиями не меньше, чем по несколько тысяч за раз.
Ну а ближайшим конкурентом в деле подчинения земель своей воле у Кучума и вовсе был московский государь Иван IV «прозванный за жестокий нрав Васильевичем» (как о том на полном серьезе говорится в одном западном исследовании). Кучум, разумеется, прекрасно понимал реалии своей эпохи. «Историкам», спекулирующим на нажористой теме покорения Сибири, неплохо было бы почаще обращаться к документам, в которых эти реалии разъясняются со всей их жесткой прямотой.
Быть может, Кучум был суров (как и всякий правитель того времени), быть может, ему было свойственно коварство (что свойственно вообще всем полководцам со времен китайца Сунь-цзы, сказавшего: «Война — это путь обмана»). Но Кучум не был лицемерен. Ведь он, бухарский принц из династии Шибанидов, тоже попал на сибирский трон через большую кровь. «С очень многими своими воинами подступив к городу Сибири и взяв его, убил Ядкара и Бикбулата, а сам сделался царем всея земли Сибирской», — сообщается в летописи Саввы Есипова.
«Земли завоевывают все народы, — говорит Кучум в своем письме Ивану Грозному. — Но в мирное время они договариваются: Народы наши жили в мире и злобы не таили. Люди жили спокойно и благополучно. Теперь в наше с тобой время чернь враждует друг с другом. Раньше не мог послать тебе ярлык. Потому что воевал тут с одним. Теперь этого врага одолел. Если хочешь, будем теперь дружить. А коли хочешь воевать, будем воевать».
Определенно, присутствует такт. Так в наши дни один корпоративный лидер мог бы написать другому: «Как профессионал, глубоко понимаю ваши намерения и устремления, но, тем не менее, вынужден заявить о решительном неодобрении ваших действий, оставляя за собой право принятия адекватных мер:» — и так далее.
Примерно таким же, видимо, было и отношение Кучума к эмиссару конкурирующей организации — к главе сибирского филиала Москвы Ермаку Тимофеевичу. В современных боевиках герои, оказавшись в подобной ситуации, мягко говорят друг другу: «Ничего личного, приятель, это просто бизнес»: После чего непременно начинается пальба.
Сибирский дефолт
Пальба, конечно же, началась. Правда, палили все больше с одной стороны — стабилизационный фонд одной из противоборствующих корпораций включал в себя такие устойчивые активы, как порох и пушки. Но неверно было бы говорить, что только они решили исход конфликта интересов. Дело в том (и об этом исследователи сибирской истории тоже часто забывают), что конфликтов интересов там присутствовало множество.
По своим масштабам царство Кучума равнялось Франции, однако, характер заселенности там был такой, что вся Европа до сих пор нервно курит в стороне. Не то чтобы там жило фантастически много людей, но там жило множество людей категорически разных. Разных по языку, по культуре, по вере, по образу жизни. Междоусобицы, благодаря одной из которых Кучум стал ханом, не прекратились и после его воцарения. И с появлением в Сибири новой силы он стал терять подданных. В итоге сибирская столица — Искер — была оставлена Кучумом.
Да, с Ермаком он в итоге расквитался — и это, конечно же, был ощутимый удар по московским конкурентам, ведь он лишил их ведущего регионального топ-менеджера. Кстати, гибель казачьего атамана отчего-то принято переводить в формат вселенской трагедии. Но уж Ермак-то Тимофеевич хорошо понимал, чем он занимается и чем такие занятия обычно заканчиваются. Так что едва ли он сам стал бы драматизировать по поводу непредвиденного завершения своей карьеры. Погибнуть в результате внезапного нападения? С превосходящими силами противника? Ну что же. «Ничего личного, приятель, просто бизнес».
Южный рубеж кучумовых владений проходил по Ишиму. И именно здесь, в приишимских степях, кочевал (если не сказать — скитался) Кучум, стремительно теряющий свою страну. Отсюда он нападал на московские укрепления в Сибири, которые становились все больше и все опаснее.
Интересно, что все три московских царя, пришедшиеся на кучумов век, предлагали ему возвращение Сибирского царства на условиях вассальной зависимости от них. Кучум колебался, но неизменно выбирал свободу. И расплачивался за нее новыми потерями, так как присланные Москвой воеводы совершали рейд за рейдом, стремясь захватить номинального правителя Сибири. Кучум от них уходил, но всякий раз терял и земли, и людей.
В августе 1598 года, когда Кучум был уже глубоким больным старцем, а его войско составляло не более полутысячи человек, воевода Андрей Воейков предпринял очередной поход, в котором разгромил последних воинов хана. Произошло это у места впадения речки Ирмень в Обь (в настоящее время окрестности села Верх-Ирмень Ордынского района Новосибирской области). В бою погибли брат и двое внуков Кучума, шесть его князей, пятнадцать мурз и около 300 воинов. В плен попали пять младших сыновей хана, восемь жен из его гарема, 150 воинов. Однако самому хану с полусотней людей удалось прорваться. Пятьдесят человек — это все, что осталось у Кучума от некогда богатейшего царства.
Воейков послал передать ему, чтоб он ехал к государю (Борису Годунову) — тот-де «его пожалует, жен и детей велит отдать». Через некоего Толмухаммеда Кучум ответил на это: «Не поехал я к государю, по государевой грамоте, своею волею в ту пору, когда я был совсем цел; а теперь за саблею мне к государю ехать не по что, теперь я стал глух и слеп, и нет у меня ничего. Взяли у меня промышленника, сына моего Асманака-царевича; хотя бы у меня всех детей побрали, а один остался Асманак, то я бы с ним еще прожил; а теперь сам иду в Ногаи, а сына посылаю в Бухары».
И вот на этом-то месте и заканчивается обыкновенно трагическая история сибирского царя Кучума. «Ногайцы его убили», — качает головой рассказчик, многозначительно потрясая пальцем.
Но дело в том, что был еще один акт трагедии, упоминаемый лишь в одном источнике — и его исследователи почему-то небрежно обходят.
Выбор свободного человека
С пятьюдесятью воинами Кучум направился отнюдь не к ногайцам. Вот что сообщает нам «История Сибирская» тобольского летописца Семена Ремезова: «Кучюм же житию своему скитаяся и места не обрете, яко обнажен всего дома своего, имения и скота и жителей лишен от живущих сибирян, и не со многими людми yбежа в Канскую землю к вершинам Иртышу реки на озеро Зайсан-Нор. И похитил у калмыков коней многое число, и побежа на ино место со своими. Калмыки же гнаша вослед ево и достигоша на Нор-Ишиме у озера Кургальчина, и ту многих кучюмлян побиша, и коней, свои стада, отъяша, и досталное имение его пограбиша. Кучюм же yбежа от них с малыми людми в Нагайскую землю жити и кормитца нищетою».
Без сомнения, попытка похитить у калмыков, обитавших на Зайсане, стада — это был акт отчаянья. Можно сказать — самоубийственное предприятие. Но кошмар для Кучума заключался в том, что ему вновь удалось остаться в живых. Последние его воины были побиты калмыками на пологом берегу озера Коргалжын — но сам он, старый, больной и нищий — выжил: Зачем? Для чего?
Быть может, задав себе этот вопрос он и принял решение направиться к своим прежним противникам — ногайцам. Вряд ли рассчитывал он на сочувствие с их стороны. Наоборот — он рассчитывал на то, что уж они-то, «старые верные враги» — не подведут: И они не подвели.
«Егда же Кучюм со своими к нагаям приходом явился, тогда нагаи нимало потерпеша, собрався с роды своими, убиша Кучюма и протчее имение отъяша, а людей его похолопиша, глаголаше ему: Ведомой ты и славной вор, Муртазелеев сын, и отец твой нам многa зла соделал, и ты, хотя и нищ, то же и нам yчиниш, что и протчие твои люди, от тебя же yбиты напрасно и озлоблены».
Где именно это произошло — сказать трудно. Ногайская орда занимала обширную территорию — южное Приуралье, низовья Волги и значительную часть центрального Казахстана — вплоть до Иртыша. Однако главные ставки находились в районе современных Уфы и Оренбурга. Может быть, Кучум был убит где-то там.
Однако есть и альтернативная версия эпилога. Хивинский историк (и, по совместительству — хан) Абульгази сообщает, что Кучум «затерялся среди племени мангутов», обитавшего вблизи Бухары. А исконные родовые кочевья Кучума якобы проходили по западному берегу Каспия — и Кучум мог бы вернуться туда.
Конечно, при таком-то сюжете всякий хэппи-энд будет сомнительным. Но, все же оказавшись в приишимской степи или на берегу Коргалжынского озера, расположенного всего-то в 130 километрах от Астаны, подумайте о том, что эти места связаны с самыми трагическими периодами жизни последнего сибирского хана. А если альтернативная версия его кончины верна — то он и вовсе может быть похоронен где-то в казахстанской земле.
Владислав ШПАКОВ
